Добравшись, наконец, до Англии, сэр Эмери превратился в крайне эксцентричного человека. А при малейшем намеке его оппонентов на бесславный конец экспедиции несчастный начинал рассказывать о таких вещах, как «погребенная земля, где Шудде-Мьелл составляет планы уничтожения человеческой расы и освобождения из подводной тюрьмы Великого Ктулху…» Когда на официальном дознании моего дядю спросили о пропавших товарищах, он ответил, что все погибли во время землетрясения, но никаких подробностей сообщить не смог.

Опасаясь непредсказуемой реакции на вопросы о последнем путешествии, я не расспрашивал его. Однако в тех редких случаях, когда сэр Эмери вдруг принимался рассказывать о событиях в Африке, я слушал его очень внимательно, поскольку эта тайна сильно занимала меня.

Прожив в Лондоне несколько месяцев, мой дядя неожиданно покинул город и поселился, в уединенном коттедже, посреди йоркширских болот. Вскоре дядя пригласил меня составить ему компанию. Это удивило меня, поскольку он, скитаясь по забытым Богом местам и проведя полжизни в одиночестве, считал себя кем-то вроде отшельника. Я принял приглашение, надеясь окунуться в мирную тишину, которая особенно благотворна для моего литературного творчества.

2

Однажды, вскоре после моего приезда, сэр Эмери показал мне пару прекрасных жемчужных шаров примерно по 4 дюйма в диаметре каждый. Он не знал из чего сделаны эти удивительные драгоценности, но предполагаю, что сходного результата можно добиться, смешивая соли кальция, толченый хризолит и алмазную пыль. История находки оказалась проста: дядя обнаружил шары в мертвом Гхарне, точнее говоря, на том месте где некогда находился мифический город. Кстати, это было первое упоминание о том, что сэр Эмери достиг-таки цели своего путешествия. Странные жемчужины были обнаружены под землей в каменном ящике без крышки, стенки которого, распологались под странными углами, и оказались покрыты искусно вырезанными рисунками. Вначале дядя отказывался описывать эти изображения, объясняя, что их содержание отвратительно, а подробности вызывают тошноту. И только потом, отвечая на мои хитро составленные наводящие вопросы, он поведал, что на рисунках были запечатлены картины чудовищных жертвоприношений какому-то невообразимому кхтонианскому божеству. Уточнять что-либо сэр Эмери не стал, заметив только, что если мое любопытство сильнее разума, то я могу отыскать подробности в трудах Коммодуса и трактатами Каракаллы.

Помимо картинок, стенки каменного ящика густо заполняли надписи — строчки букв, очень похожих на клинопись и странные знаки, состоящие из групп точек — отрывки «Фрагментов Гхарне». Все вместе имело почти пугающее сходство с «Манускриптом Пнакотика». Упомянув этот труд сэр Эмери заметно смутился, и заметил, что, возможно, он наткнулся на своего рода ящик для игрушек, а шары, скорее всего, принадлежали какому-то ребенку древнего города. К такому выводу дядя пришел, расшифровав часть странных записей на стенках этого ящика.

Рассказывая о ящике, сэр Эмери неожиданно разнервничался, глаза его засверкали, язык начал заплетаться — словно он внезапно опьянел. Без предупреждения, подобно человеку неожиданно впавшему в гипнотический транс, он заговорил о Шудде-Мьелле и Ктулху, Иог-Соготе и Иб-Тстле; «о чужих Богах, не поддающихся описанию»; о мифологических местах с фантастическими названиями; об Сарнатхе и Гипербореи, Эрлиехе и Эфиротхе.

Хотя мне хотелось узнать побольше о трагической экспедиции, я вынудил сэра Эмери закончить рассказ. Слушая его бормотания, я старался всеми силами скрыть охватившие меня жалость и беспокойство, но, видимо, по напряженному выражению моего лица он все понял, поспешно извинился и удалился в свою комнату.

Позднее, заглянув в его комнату, я увидел, что он возится с сейсмографом, сопоставляя свои данные с атласом мира. Я не на шутку встревожился, когда заметил, что дядя хриплым шепотом яростно спорит сам с собой.

Впрочем, эксцентричность поведения сэра Эмери не слишком беспокоила меня, а вот странные издания, дополнившие его библиотеку, заставили поволноваться. Естественно, будучи археологом и интересуясь проблемами становления древних этносов, мой дядя собирал не только специальную литературу, но и разнообразные, увы, часто написанные дилетантами, труды, посвященные древним знаниям и примитивным сомнительным религиям. Я имею в виду такие книги, как «Золотой Лук» и «Культ ведьм» мисс Муррей. Но если бы только это! На полках его домашней библиотеки я нашел еще, по крайней мере, девять увесистых томов, о возмутительном содержании которых, в течение многих лет разнообразные авторитетные специалисты отзывались не иначе, как о проклятом, кощунственном, гнусном, паршивом. Их содержание больше всего напоминало фантазии сумасшедшего. Теперь сэру Эмери принадлежали «Ктхаат Аквадинген» неизвестного автора, «Записки о Некрономиконе» Фиири, «Либер Миракулорем», «Историю Магии» Элиа Леви и древний, переплетенный в кожу, фолиант «Культы Гулов». Но самое худшее, что я увидел, был истрепанный томик Коммодуса, написанный «кровавым безумцем» в 183… году. Страницы старой книги были ламинированы для защиты прикосновений времени.

Но даже не эти книги — загадочные, порождающие смутную тревогу — пугали меня…

Но, что же означало это неописуемое гудящее пение, которое по ночам частенько доносилось из комнаты сэра Эмери? Впервые я услышал его через неделю после моего прибытия. Тогда меня отвлекли от тяжелого забытья убийственные звуки языка, которые, казалось, невозможно воспроизвести голосовыми связками человека. Тем не менее, дядя самым таинственным образом мог бегло произносить целые фразы, и вскоре я сумел записать часто повторяющиеся последовательности звуков, своеобразные транскрипции, того что я считал отдельными словами. Эти слова — или по крайней мере звуки — составляли такую последовательность:

В то время я искренне считал все это практически непроизносимым, и чрезвычайно удивился, заметив, что мне день ото дня все легче и легче повторять таинственные слова. Казалось, меня затягивает в чудовищный омут, и, опускаясь в его неописуемые глубины, я нахожу какое-то непристойное удовлетворение, самовыражаясь в этих жутких фразах. Хотя, вполне возможно, я бессознательно бормотал весь этот бред во сне, и приобретенная во сне беглость произношения сохранялась и в часы бодрствования.

Тягостное ожидание чего-то неведомого наполняло коттедж моего дяди. Я чувствовал это, заглядывая в сверкающие глаза дяди и прислушиваясь к дьявольским ночным песнопениям. Но никакой расстроенной психикой нельзя было объяснить странные события, а именно — толчки, те самые толчки, которые так пугали моего дядю. Что заставляло иглу сейсмографа дергаться, дергаться непрестанно: отголоски каких-то обширных подземных катаклизмов, происходивших в безмерных глубинах земли на противоположной стороне земного шара или нечто другое? Настолько чуждое и пугающее, что мой разум леденел, когда я пытался задуматься над этим.

3

Наступило время — я прожил в коттедже дяди уже несколько недель — когда стало ясно, что сэр Эмери быстро поправляется. Правда, сутулость его сохранилась. Мне она уже не казалась такой заметной, так же как и его так называемая «эксцентричность». Мой дядя снова становился самим собой. Нервный тик полностью исчез, щеки порозовели. Улучшение его состояния, на мой взгляд, в значительной мере было обусловлено его бесконечной возней с сейсмографом. К тому времени я уже понял, что существует определенная связь между показаниями этого прибора и здоровьем дяди. Тем не менее, я терялся в догадках, почему внутренние движения Земли способны влиять на психическое состояние человека. Именно в те дни дядя рассказал мне еще кое-что о мертвом Гхарне. Конечно, мне очень хотелось узнать побольше о печально закончившейся экспедиции, хотя и следовало попытаться отвлечь дядю от этой темы.